Проводы старого года

Слышу, как он уходит. Идёт по длинному коридору к распахнутой настежь двери. Топает сапожищами, покашливает, кряхтит. Вижу его старческую сгорбленную спину, рюкзак, перекинутый через плечо. Нельзя сказать, что он мне не дорог, как впрочем, и все, прошедшие сквозь жизнь годы. На мою женскую долю выпадали и потрудней. Перетерпела, перемучалась, приложила силушку, хорошо подумала и всё наладилось. Вот так и складывается жизнь: встречаешь, провожаешь, любишь, теряешь, грустишь, радуешься.

Уходящий – резал по-живому. Война. О ней нам рассказывали бабушки и мамы: опухшие от недоедания ноги, похоронки, треугольники писем с фронта, бомбёжки, эвакуация. Мы слушали их рассказы, как страшную сказку. Мы твёрдо знали – войны больше никогда не будет. Популярный в советское время тост «за мир» вызывал, как минимум, улыбку. Какая война? Гитлера больше нет. Никто и ничто нам больше не угрожает, но она пришла. Огнедышащее чудовище, несущее смерть и разруху. Удар в спину нанёс родной брат. Напал на немощного, растерянного, раздираемого противоречиями.

Я провожаю старый год с чувством гордости. Страна сделала первый шаг. Спасибо нашей замечательной молодёжи. Я провожаю его с чувством скорби. Гибнут молодые, полные сил мужчины, почти мальчики. Я провожаю его с любовью к нашей      Украине. Летом я много ездила по стране, жадно любовалась её красотами. Вот это - Волынь, Шацкие озёра: щемящая тихая грусть, прозрачность воды, песок, косяки рыб, чайки, дикие утки, лёгкий шелест камыша. Озеро в ранний утренний час, бесконечный горизонт, слияние воды и неба где-то там, в невидимой дали.

Снег

Нарешті сніг. Мокрий, дрібний, Він падав так густо, що не встигав танути. За кілька годин пейзаж змінився. Сіре туманне повітря,біло-сірий сніг, чорні витягнуті до неба ребра дерев. Вночі снігові подушки зривались з криши і глухо стогнали; ух-ух-ух, якби падали в безодню. Під ногами швидко утворилася каша. Ходити по вуличкам стало майже неможливо. Суцільне месиво.Найбільш зраділи довгоочікованому снігу, звичайно ж, діти. Вони відважно прокладають лижні стежки на горі, майже перед нашим вікнами гомонять радісно, як горобці.

Адвент

Advent  – четыре воскресенья, четыре свечи, ранние церковные мессы в честь Пресвятой Девы Марии, утренний туман над Градчанами, коварная Влтава в обруче  каменных берегов, уголки вертепов на улицах. Толпы туристов, глинтвейн, запах еды, шум, смех, карусели, музыка. Старушка Европа, надев традиционный чепчик, светится огнями, готовится к чуду пришествия. В церкви Святого Спасителя, Соборе Святого Николая, десятке других храмах и концертных залах  Праги звучит Бах, Вивальди, Моцарт, Гендель.

Одинокий ангел мокнет под дождём на набережной Дрездена. Zwinger заглатывает толпы желающих попасть в Дрезденскую картинную галерею, светящийся фарфор в экспозиционных залах, мелодичный звон часов на башне, строгая геометрия города, восстановленного из пепла.

Я валяюсь в гостиничном номере, ноги гудят от усталости, глаза слипаются, но почему-то упорно смотрят в экран. Ангела Меркель с лёгким макияжем на лице, который ей необычайно идёт, обращается к своему народу из собора в Кёльне. Говорит тихо, даже вкрадчиво, соответствующе моменту. Через несколько минут отсюда будет транслироваться на всю Германию рождественский концерт классической музыки.

Я хорошо помню кормчего великой страны Брежнева, в Берлине нам показывают знаменитый поцелуй Хонеккера и нашего полутрупа. Маразматическое слияние безумных старцев, остатки берлинской стены, сломавшей жизни семьям и поколениям. Эпоха этого бряцающего побрякушками-орденами человека длилась так долго, что проглотила мою молодость всю без остатка. Жизнь однозначно сложилась бы иначе. Тогда в душе тлел вопрос: «Почему всё так безысходно уныло?»  Ещё двадцать лет назад теплилась надежда. И снова мы идём по кругу, как будто не было ничего, и нет никаких уроков. Сотни тысяч бабушек маразматичек, отголосок злосчастного поцелуя упоения, поют славу эпохе мерзкого молчаливого прозябания в серости. Хай бы себе пели в кружках художественной самодеятельности. Не тут-то было.

 У них, у европейцев Восточной Европы всё позади. Мы долго жили в унижении, покорно слушали чушь, недоумевали, ругали плохих политиков. Надежды рушились, годы шли. Холёный, циничный малообразованный, топорно говорящий на родном русском языке дядька, ещё год назад крепко сидел на троне.  За ним – безмолвствующий Донбасс. Наш человек, земляк, из простонародья, с изюминкой уголовного прошлого, за это мы его и любим. Нет трона, нет дядьки. Донбасс в упорном непонимании. Остались бабушки, уставший народ, бессменный парламентарий Шуфрич (усадил в парламент тот же Донбасс). Остались мы, верящие, что у нашей страны есть будущее. Сколько их, молодых замечательных лиц, наша надежда. Придёт время, бабушки умолкнут, займутся внуками, тихо сядут у телевизора со спицами в руках.

На берлинских улицах выплясывают казахи. Им, вероятно, тоже дома несладко. Приехали в Европу коллективно. Коллектив – это хорошо. Без него страшно.

Третье воскресенье адвента. Ожидание чуда. Любопытствующие китайцы, идущие по европейским улицам плотно, стеной. Моя растерянность после глинтвейна, тихая зависть по поводу беззаботности бытия соседей.

 В маленьком нашем видавшем виды сельском автобусе на галёрке активно обсуждаются действия Путина. Впервые за непростой год. Потихоньку выстраивается гражданская позиция. С интересом прислушиваюсь. Обычно разговоры приземлены, за горизонт привычной жизни не выходят. Сморщенная старушка в чёрном платке рядом со мной печально кивает головой. Говорит неизвестно кому: «В церковь ходите, не к Богу».

Пражская ведьма

Праздно гудящая толпа выплеснула её, как волну. Она явилась из ниоткуда: радостная, свежая, улыбающаяся. Вихрь. Мы шли за ней, едва поспевая. Она вдруг терялась в толпе, и я с ужасом думала: исчезла, всё может быть. Проиллюстрирует тему поступком. Наглядно. Но она неизменно появлялась, вернее, выныривала из плотной людской гущи, останавливалась у собора, дома, на площади,  снова шла, вела  в улочки, проходные дворы, переулки. Слушать её было трудно. Лучше созерцать. Я пробовала снимать, но она ускользала, в самый нужный момент срывалась с места, бросалась за улетающим головным убором, отворачивалась, усмиряла черноту юбки, ожившей от ветра. Из-под юбки выползали змеи, шипели. С белокурых волос срывались летучие мыши, из карманов чёрного пальто выглядывали любопытные жабы. Она называла себя пражской ведьмой и одета была соответствующе: конусовидная шляпа с мышиным гнездом, шишками и увядшими листьями, чёрные перчатки на пальчиках заканчивались длинными коготками, кокетливо украшенными маникюром. В руках наша обаятельная ведьма несла изящный старинный фонарь.  Она говорила о проклятиях, несчастливой любви, приведениях, скелетах, вампирах, водяных, неспокойной Влтаве, предсказаниях, неизбежности рока.  Она показывала колодцы, на дне  которых когда-то мерцало золото  и лежали в печали головы прекрасных девушек, дома, где происходили мистические события всколыхнувшие Прагу. Улицы помогали ей. Прага мерцала рождественскими огнями, гирляндами, уличными фонарями. Потом она растворилась также внезапно,  как пришла, навсегда исчезла.  Сон, мираж, мистика. Сейчас  вот сижу и читаю легенды Праги. Их много и похожи они на сказки.

Коты

Коты. Молчаливые животные неусыпно за нами наблюдающие. Всегда присутствующие и одновременно отсутствующие. Зелёный светофорный  лазер-глаз направлен прямо в твоё любящее хозяйское сердце, пронзает насквозь. Ты уже не сердишься, простил наглецу вчерашнюю курицу, выуженную из почти кипящего бульона, сопутствующий убыток – разбитую крышку от кастрюли. Не понял, но простил, забыл, как никчемное прошлое. И вот это трубно кричащее, камнем бросающееся тебе под ноги животное, да так, что ты об него спотыкаешься и едва не падаешь, наконец, накормлено. Сытое оно тоже рядом. Вот с письменного стола свисают лапы и хвост, вот его силуэт за кухонной занавеской. Отвернулся, наблюдает жизнь во дворе. Окликаешь. Оно лениво поворачивает кошачью голову в твою сторону, равнодушным взглядом окидывает всю тебя, большую, недоступную кошачьему разумению, жмурится и… отворачивается. Ты ему неинтересна, он тебя сейчас презирает. Каков, нахал. Иди, прогуляйся. Будет тебе вынюхивать и высматривать.

Мамин сиамский кот Бетико, о котором я уже писала, не просто нас презирал. Мы были постылые, ненужные существа, отвлекающие внимание его хозяйки от него, единственного и неповторимого. В отместку ночами он с разгона прыгал с высоты шкафа прямо мне на грудь. Я просыпалась – и ничего не понимала. Удар, откуда? Кот нас не просто не любил, мы для него не существовали. Когда матери не стало, Бетико жил и ел машинально, без благодарности. Пища – единственное, что связывало его с миром. Животное-привидение, безмолвный отшельник. Через полгода мы остались без кота.

Алиса появилась в семье не сразу. Я больше не хотела утрат, но всё проходит, жизнь течёт, как река, плавно и тихо. Сколько ей лет сейчас не знает никто. Одиннадцать точно. Одиннадцать нашему Саньке (моему любимому внуку), Алису принесли раньше. Двенадцать, возможно, тринадцать. У Алисы отец – огромный  лохматый рыжий котище, который жил на даче и, как собачка, всюду сопровождал хозяев. Котячью маму мы тоже видели, убедились - она благородных кровей.

Орущую Алису, требующую своё, природное, отправляли к котам на дачи по протекции, запирали с кавалером в нежилых помещениях, чтобы не испортить интим и не мешать процессу. Она от вожделения теряла голову, умудрялась вырваться на волю и становилась беспризорной. Мы ходили по оноковским дачам, расспрашивали встречных не видали ли такую-то и такую. Приметы, имя, даже привычки сообщались прохожим, незнакомым и знакомым людям. Полная характеристика, кроме фамилии и отчества.

Кто-то видел рыжее исхудавшее создание в необжитых людьми местах, кто-то пожимал плечами и смотрел на нас, как на ненормальных. В итоге кошка всегда находилась, одичавшая, исхудавшая, с поселившимся ужасом в глазах. Мы извлекали из её шерсти колючки, истребляли блох, закармливали животное отборным мясом, носили на руках, как малое дитя. Алиса быстро набирала вес, к ней возвращалась уверенность в себе и кошачье тщеславие. Шли годы. Уже при её царствовании в доме, женились оба моих хлопца, родились внуки.  При ней я резко изменила судьбу, поменяла место жительства. Кошка осталась в Ужгороде ненадолго. Алису привезли в плетёной нарядной пасхальной корзине. Из городской балконной кошки она постепенно превратилась в сельскую, мирно дремлющую в траве. Алиса ещё умудрилась несколько раз родить. Приплод я возила за двести километров, в Ужгород. Стояла на «зелёном-базаре» с охапкой милашек и ждала. Котята уходили, как пирожки. Однажды мне особенно повезло. Рыжух оптом забрали в зоомагазин на Корятовича. Он, наш нынешний любимчик, трижды выбирался из сумки, садился на порог и с недоумением смотрел на нас.  В четвёртый раз судьбу испытывать не стали, рука не поднялась. Значит, предначертано. Его зовут Лёва, он похож на своего деда, отца Алисы, такой же огромный и флегматичный. Алиса совсем сдала, облезла, ссохлась, но умирать не собирается. Такой себе котячий долгожитель. Всё бы хорошо, но эти создания наотрез отказываются ловить мышей. Я их понимаю. Кто ж после суши борщ ест? Алиса ещё заглянет под стиралку, обследует  источник шороха, а вот Лёву интересуют мотыльки, птички и кошки. Впрочем, последние сами к нему повадились. Выбор большой, наш любимчик особо не надрывается. Ходят, и пусть. Внимание заслужить надо. Кошки даже орут под верандой от возмущения. Требуют аудиенции и любовных игр.

 Мидянке ещё достался в наследство от мамы кот Грицько. Он был худой и длинный, как школьная линейка, и тоже рыжий. Три рыжих создания скапливались на кухне, создавая собой живой натуральный коврик. Правда, Грицько больше  ночевал по чужим хлевам, из-за чего пах коровой и сеном. Откормить до котячьих стандартов я его откормила, а вот от загулов отучить не смогла. Грицьку светское воспитание не подходило. Он пропадал сутками, однажды так и не вернулся. Если мы куда-то уезжали, Грицько встречал нас на улице. Однажды зимой он где-то крепко уснул и нас проспал. Мидянка не мог найти себе места, выбегал во двор, звал кота и очень переживал, что «Грицько загинув».

зимние хлопоты

Туман вот уже неделю стелется по горам грузинской кепкой, тоненько и плоско.  Под ней, блином, на всю голову и шире, обязательно должен обозначиться он, весёлый, улыбающийся. С нашей стороны профиля с горбинкой не видно, но если сменить ракурс, включить фантазию, то обязательно геноцвали отыщется. Зашёл бы в гости что ли, спел, выпил, закусил. Кинзы, правда, у меня нет, свежей петрушки тоже. Выращивают же их как-то круглый год? Надо посмотреть. Вздыхаю и ухожу с балкона. Что это я, в самом деле? Грузины с утра мерещатся.

Смотрю на пустой двор, серую, без снега землю. Уныло как-то… Но это если только долго вглядываешься в буро-чёрно-серый пейзаж. Сельскому жителю не до созерцательной меланхолии. По дороге целый день кони, запряженные в повозки, развозят на поля гной. Там привезли машину сена, там – дрова. А вон у соседей выставили новенькую будилку, из которой во все стороны расплывается дым. Значит, зарезали паця. Коптят солонину, колбасы, рёбра.  Дрова при этом идут далеко не все. Обычно используют бук, запасливые приберегли ветки яблони, груши, сливы. Тут аромат особый. И не приведи господь, чтобы попалась смерека, мясо будет плохо пахнуть. Вспоминаю запах свежего топлёного сала. Удушающе резкий. Всего неделю назад так надышалась-умаялась, что бросила всё и пошла к приятельнице в бар выпить стопку водки для профилактики. По дороге встретила соседей, двух мужчин. У меня, - хвастается один, - до десяти вечера сало потоплено, джумары-шкварки наладжени, мясо розбиране. Не звезди, - говорит другой.  Ну, слова этого у него в лексиконе, конечно, нет, но смысл приблизительно такой. Я до четырёх утра сало топил.  А я, продолжает другой в том же духе, настаиваю на таком прециденте.  И подливает масло в огонь. У мене – паця, говорит, сто двадцать килове, а може, найбульше. Йо, не верит ему друг, у тебе паця, як котя,  влити (летом) мало не здохло. И стали они кипятиться и, как петухи, друг на друга на полном серьёзе запрыгивать. До драки дело не дошло, сбил мой умеренный скепсис. Мужики надулись и разошлись, а я пошла восвояси за заслуженной в тяжких трудах фронтовой дозой.

А ещё сейчас по субботам на базаре мешками сдают перекупщикам зернятка (грецкие орехи). Они в этом году дорогие, свыше ста гривен за килограмм. Денег выходит много, народ колотит орехи и днём и ночью. Цена упадёт, прогадают, век себе не простят. В прошлый базар видела Галю Белянчиху с целым мешком тыквенных семечек.  Чистенькие такие, прямо сразу в магазин. С орехами Галинка уже давно расправилась. Теперь вот семечки, фасоль и грибы. Зимой надо всё успеть выгодно распродать.

 У Гали мы когда-то брали молоко. На ночлег гостью из Германии мы отправили к Гале, такие были в то время обстоятельства. Иностранка щедро заплатила за постой, о чём в тот же день узнало всё село. Немке так понравился Луг, что она приехала ещё раз, поднималась на Менчул одна-одинёшенька. Так вот  Галя почему-то уже несколько лет считает, что я ей осталась должна пять гривен за молоко. В этом году к деньгам для убедительности или смыслового равновесия  присовокупилась банка. О том, что мы с Мидянкой  должны Гале Трындычихе-Белянчихе пять гривен и банку знает учительница Анна Васильевна, с которой мы в хороших отношениях. Ей наша молочница периодически об этом напоминает, громко кричит и ругается. Лично нам претензий до сих пор не поступало.

Сегодня до обеда я общипывала уток, а вечером мы квасили капусту. Лучше поздно, чем никогда. И так, в трудах и изобилиях мы постепенно приближаемся к зимним праздникам. Живём, как будто ничего не происходит. А как мы будем пировать, когда там… Что будет тогда там? И разве можно вот так жить своей маленькой жизнью, когда там, для чего, зачем, почему?

Свинья и гости

Вечер, наконец-то моя комната, интернет. О чём думаю? Да, ни о чём. Нет сил. Сегодня купили уже убиённую, но ещё тёплую, розовую, очень жирную свинью. Привезли нам её с Поковбов, приселок такой у нас есть, но сначала я бегала туда с утречка относить денежку. Дорога знакомая, вдоль реки и вверх, вверх, но сегодня всё покрылось инеем, как сединой, и из труб торчали косматые дымы. Аккуратно расчленённую свинью, по-нашему паця, сложили в два пакета. Словом, руки-ноги-голова отдельно и ещё сало с мясом и всякая требуха. Ужаснуться я успела, но как-то внутренне, потому что надо было срочно ехать распихивать всё это ещё дышащее теплом добро по кастрюлям, банкам и морозилкам. Так вот. Часть мяса и сала мы погрузили в будилку коптить, наделали колбас, накрутили паштетов, натопили кучу жира. Спасибо моей помощнице Наде, одной мне бы не справиться. Завтра будем делать кровянку, которую у нас в селе не едят и гурку. Так вот, дорогие гости, которые хотят к нам приехать, собираются и всё откладывают. У вас совесть есть, спрашиваю? ПОМОГИТЕ СЪЕСТЬ СВИНЬЮ. Кстати, богатство осталось на ночь в будилке. Возможно, его съедят голодные сельские псы. Не дай бог, конечно.

На дороге

Вдруг вспомнила и стало смешно. Из впечатлений дня. Небольшой происшествие сразу же вытесненное из памяти другими, скажем, злободневными событиями. Сегодня утром выезжали с сыном из нашей тьму-таракани. Он - домой, я - по делам в район. Высуну нос - и сразу же вернусь.
Как все, он ругал дорогу, которая дорогой называться просто не должна. Неприлично, не звучит. Всё твердил о неуважении местных громад к самим себе. Объезжали гору, за ней пряталось солнце. Гора дышала холодом. Первые заморозки, лёгкий иней. Скрюченные бурые листья совсем были на себя не похожи. Даже не верилось, что совсем недавно... Ах, молодость, как ты прекрасна и скоротечна ( это я кокетничаю). Зато обнажилась лесная перспектива, стало больше пространства и света. На подушках из листьев лежал и напоминал о присутствии мощной человеческой ноги или руки - мусор в мешках, вёдрах и просто россыпью. Я отвернулась, чтобы не болеть душой. С другой стороны плыла река, изогнулся подвесной мостик.
Созерцать природу не пришлось, потому что нам навстречу ехала машина державной автоинспекции. Ехала, ехала и вдруг почему-то остановилась. И уже парень с круглым, розовым форменным лицом, отъевшегося на казённых харчах инспектора, махал перед нашим носом палочкой. Поймал, как бабочек и был явно счастлив.. Мы возмутились и спросили, что нарушили и почему нас останавливают на дороге, где нет движения и дороги. Строго так, но документы предъявили. Мужчины в форме перешли на лирику, стали рассказывать и неуправляемых мотоциклистах, которые разъезжают ночами по селам и не дают покоя населению, а они бдят. Работа у них такая бдеть и бороться с трудностями. Розовые парни в формах расплывались в улыбках и явно хотели нам понравиться. Не повезло, бывает.

Человек всё в том же пейзаже. Утро.

Первые заморозки. Солнце ещё не взошло, но уже вот-вот, наверное, ещё потягивается с просонья Зябко. Куры неохотно выходят из своих  укрытий. Ясно. ещё чуть-чуть, светило обласкает землю. Вот оно! Пора. День начался

счастливая пара

Они сидели в автобусе сразу перед нами. Он - плотный мужчина в расцвете лет и сил, ну прямо роскошный плотоядно-вульгарный пион в каплях утренней росы. Она – небольшая, с нездоровым цветом лица, пучеглазая. Если уж следовать в сравнениях теме флористики, плохо политый комнатный цветок, увядающий и чуть жалкий. Обоим им было не больше сорока пяти.

 Мы путешествовали много, переезжали из города в город. Дорога долгая и утомительная. Она всё время смотрела в окно, без интереса, как-то слишком покорно.  Он не вписывался в сидение, ёрзал, шарил по сумкам, рокотал голосом, жалуясь на неудобный живот. Потом круто менял тактику, бросался к ней, шептал что-то на ухо, обнимал за шею всей мощной рукой, от плеча, как крюком обхватывал. Острый локоть-петля вылезал на нашу сторону, вот-вот зацепит. Она – полное спокойствие, каменный сфинкс созерцающий. «Любовница» - прилепила ярлык моя спутница. «Некрасива и  стара, если бы молодая, ноги от шеи», - не поверила я. Выглядели мы, конечно, тоже…  Две видавшие виды тётки-оценщицы. «Фабрика» - продолжала клеить ярлыки спутница. Тут я не поняла смысла. Она уточнила: фабрика по переработки продуктов. Действительно, он всю дорогу ел. Жевал бесконечно, с маленькими перерывами. На коротких остановках рвался в ресторан, опаздывал, торопливо шёл, неся в руках свёртки с продуктами. После сортировки (что и когда употребить) начиналось поглощение, потом распихивалось по сумкам, кармашкам, карманам, пакетам. Сем процессом  дирижировал  он, извлечением из сумок, с последующей упаковкой остатков-останков, сбором мусора  – тоже он. Она с лёгкой улыбкой выполняла часть его распоряжений.

- Свєта, Свєта, - може б ми вже їли…

- Свєта, Свєта, може нам час попоїсти..

- Свєта, …ковбаски не хочеш?

Она лениво отрывала взгляд от окна, улыбалась ему всем лицом. ВЫпуклые глаза оживали и светились фонариками, полоска губ изгибалась ленточкой в банте. Свєта тихо давала добро, как бы благословляла на очередное чревоугодие . И он начинал снова есть, пить, громко жевать, глотать, икать. Одержимый, думала я, прямо булимия какая-то, но новый знакомец  был общителен и нам, двум штучкам, наконец, понравился.

Миша  меня уважал, во-первых, за очки, во-вторых, за то, что знала ответы на каверзные вопросы нашего руководителя группы. На самом деле они были просты и под силу любому школьнику, который к процессу обучения относится серьёзно. Миша, по всей вероятности, школу пропустил за ненадобностью. Действительно, зачем прагматику знания из учебника? Главное, чтобы в жизни разбирался. Он, Миша, поворачивался в кресле почти на 180 градусов, шея его напрягалась и краснела, и рассказывал о странах, в которых они побывали. Рассказы были хороши и походили на лубочные картинки. Они возникали передо мной, как будто я смотрела фильмоскоп из своего детства. Вместо надписей шли устные комментарии. Вот они со  Свєтой поднимаются на гору Сион. Тут христианское благочестие льётся через край. Семья набожная и глубоко верующая.  Вот обедают устрицами на острове Крит. Тут всё наоборот, не лезут проклятые деликатесы в горло. Ему до сих пор жаль выброшенных денег.

Понемногу всплывал их личный сюжет. Мигаль -  предприниматель: мясной. магазин, ферма с хрюшами, колбасы, шойты, разные копчёные вкусности, дом с бассейном, двое взрослых детей (сын и дочка), комплект. Ферма?  Я в ужасе и вовсю жалею Свєту. Такая вся хрупкая, болезненная  и на её плечи…Она улыбается своей тонкой улыбкой. Говорит, свиней обслуживает один человек, кивает на мужа, всё продумано и удобно, хлопот минимум. Он занят полем, детьми, стройкой. Он занят семьёй.

Миша в своём селе авторитет и примерный христианин.  Местная церковная община доверяет ему деньги. Миша умеет заработать на церковные нужды, провернуть гешефт, настоять на цене.

Мы на море и хочется рыбы. Пара соглашается взять меня с собой в ресторан. По дороге заходим в продуктовый магазин.

- Свєта, Свєта, - візьмемо олівкової олії собі і мамі.

- Свєта, Свєта, скільки брати, 5 банок хватить?

- Свєта, Свєта…

Свєта молчит, как будто не для неё многократное  повторение  мантры. Она обводит спокойным отсутствующим взглядом полки магазина, улыбается тихой улыбкой. Я в ужасе. Пять банок – это пять пятилитровых жестяных канистр.  Двадцать пять литров плюс тара. Куда? Зачем?  Ох уж плотояден, убила бы собственноручно, не выдержала б такого и минуты.

- Свєта, Свєта…

Пауза затягивается и напоминает антракт. Наконец, она чуть кивает. Он принимает почти невидимый кивок, как сигнал, успокаивается  и сосредотачивается на пиве. Из холодильника извлекается несколько банок. Мне советуют  сделать тоже, потому что в ресторане пиво дорогое, мы закажем по одному, а потом разольём по бокалам ещё, но своё. Пиво пить я не хочу, но Мишу слушаю твнимательно, обстоятельный мужик.

Садимся на террасе, внизу  – море, чайки. Наконец, приносят меню.

- Свєта, Свєта, рибу ми їли тут вчора, давай замовимо фасолі.

- Свєта, Свєта.

Она молчит, лёгкая улыбка, кивок головой и перед ними –  блюда-близнецы, пиво в бокалах, сыр, хлеб. В тарельках – наша закарпатская еда, разваренные бобы в подливе густо сдобренные красным перцем. Сказывается тоска по родине.

- Свєта, Свєта, фасолі смачні, Свєта, Свєта.

Она смотрит на море, пригубливает  пиво,  ставит бокал перед ним. Глаза  вспыхивают огоньками, лёгкий кивок головы, как тайное признание. О чём это они сейчас говорят? Он откидывается на спинку стула в  умиротворении. Съедено всё.

- Свєта, Свєта, фасолі піші, правда? Не тичкові.

Он ждёт, ему нужно подтверждение, её одобрение, её улыбка. Какого чёрта, без разницы выросла эта фасоль на палке или разрослась в земле кустом? Зачем ему эта деталь, сколько ж можно к ней приставать? Он замер, ждёт, он должен видеть её глаза, обезображенные болезнью, их лучезарный свет. Она должна ему кивнуть, иначе мир перевернётся  и исчезнет.  И всё что было с фасолью, устрицами,  спагетти и мороженым  утратит всякий смысл, исчахнет, истлеет, превратится в пыль.  Откликнись, иначе он не выдержит и тут же за столиком, не докурив сигарету, умрёт. Она кивает, и разница между пишей и тычковой фасолью приобретает смысл, сейчас, сею секунду, для них двоих. И между этой дурацкой фасолью рождаются тысячи их смыслов, оттенки смыслов, для них двоих.

  По дороге в готель они выбирают сувениры. Миша напрочь отвергает мелочь магнитиков и сосредотачивается на блюдах из лозы с ракушками.  Блюда внушительных размеров, расползлись, как жабы-рапухи. Масштаб. Его устраивает. Они покупают штук пять наборов ерунды, плюс будет пятилитровое оливковое масло, канистрочек не меньше пяти, плюс кожаная куртка, купленная накануне, плюс туфли, платья для дочери.  Нет, теперь катастрофически не хватает ручной клади..  Я предлагаю им обратить внимание на чемодан в мелкую клетку. Мне нравится, рекомендую, но причём здесь я.

- Свєта,-Свєта- Свєта, тянет он своё. Она снова молчит.

Воскресная прогулка

Собирались с утра, вышли около четырёх. Кормили животных, ходили в сад над рекой  собирать яблоки, потом жарила-парила, под. занавес испекла яблочный штрудель. Две порции. Посыпала, как полагается, сахарной пудрой, ещё тёплым запеленала в полотенца, упаковала в сумку. Накормили животных (внепланово), закрыли двери, калитку, и двинулись. Шли сначала по нашей улочке-петле, потом вдоль реки, свернули, пошли вверх по каменистой дороге.  Вдруг вышло солнце, не  по осеннему припекло, пригрело тучку, тучка пролилась лёгким «слепым» дождём.  Справа, над рекой, изогнулась и стала коромыслом между двумя вершинами весёлая радуга.  Пейзаж суживался, уходил, терял объём, горы стискивали долину, потом отпускали. Дома ушли от реки, стояли на бережках  в высоких зарослях мелких хризантем, собранных заботливой рукой в пучки. Мы любовались полянами с ещё свежей зелёной травой, залитыми прозрачным осенним светом, старыми покрученными холодными ветрами яблонями, уже почти без листьев, с редкими плодами на чёрных ветках.

-                Шли в гости в Поковбы, так называется приселок, к 79-летнему вдовцу Ивану Фёдоровичу. Далеко, вверх и вверх. Нас, как всегда, сопровождали говорливые зворинки-ручейки, порой они перекрывали путь, мы преодолевали преграды, переходя их по деревянным кладкам. Дедуля жил высоко, за ним улица заканчивалась, начинались тронутые охрой вершины. Всё. Конец. Мы на небесах. Был малый пейзаж: холмистый двор в исполинах-орехах и яблонях, мальвы, георгины, тропинка к дому наверх, выложенная плоским камнем, закрытый колодец с ледяной водой и маленькой с дырочкой кружкой, скамейка, стол. Сели. Солнце медленно скатывалось  за вершины, падало в вечность, играло, меняло пейзаж. Иван Фёдорович отнёс штрудель в дом, напоил меня капучино, Петру напил рюмку, подарил нам растения, сетку орехов. Мы вдруг увидели, как дедуля сильно сдал, тяжело ходит, жалуется на ноги, боль в спине. Посудачили, обещали обязательно прийти на его юбилей, через год, на Ивана Купала. Долго не сидели, идти далеко. На обратном пути нас сопровождала полная луна.

-                    

Коты и люди

Коты

Коты всегда  в нашей семье имели особый статус, мы их любили и разрешали делать,  всё, что они захотят.  Словом, священные коровы, но помельче и понахальней. Помню,  у нас когда-то было их целых три: Буця, Лиля и Денди, в быту, Дюня. Бабушка  брала  связку ключей, звенела ими, как колокольчиком.  Коты  спрыгивали с диванов, собирались в кучу перед входной дверью.  Мы отправляли их на выпас  на чердак. Он у нас большой, по всему периметру  дома. Упитанные и довольные,  они  наперегонки бежали по ступенькам наверх. На чердаке животные   гадили и дебоширили.  С ближайших крыш  через открытые люки  к ним спускались дружить усатые четвероногие соседи. Ночами  потолки в квартире ходили ходуном, как будто все привидения Ужгорода собрались на вечеринку. Мы просыпались, тихо обсуждали происходящее, ворочались, зевали, потом засыпали. Всё бы хорошо, но Лилька имела свойство размножаться, причём делала она это каждые три месяца. Бабушку такой вариант не устраивал. Ещё мокрых котят она складывала в капроновый чулок и топила в туалете. Для верности бабушка прижимала отверстие метлой.  Мы с дедом не хотели увеличения поголовья, но вынужденную жестокость бабушки не приветствовали. Дед кричал, что грех на душу не возьмёт, причастным к убийству быть не собирается, хватал шляпу и срывался на улицу. За ним убегала я. Дед приходил сильно выпимши, но смирный,  и ещё долго в доме обсуждалась  тема обильного которождения. Наши любимые домашние животные  не нравились соседям. Те, то есть животные, это чувствовали. В отместку сильно злостным своим  противникам гадили на коврики перед дверьми.  Не часто, но конфузы случались. Последствия мы быстро ликвидировали, но неприязнь  всё же росла, наверное, поэтому коты  часто бесследно исчезали. Мы их дружно и долго оплакивали.  Бабушка клялась, что в доме больше никогда не появится новое животное, но вдруг в подъезде раздавалось жалкое мяуканье, у сердобольного деда щемило сердце, и в квартире появлялся новый маленький зверь-детёныш.

Лилька  была хитрой и мудрой,  враждебные соседские происки  распознавала сразу, в руки никому не давалась. Кошка прожила долгую счастливую жизнь и умерла в глубокой старости. Аминь, прости господи.

У мамы моей был свой любимец, сиамский кот Бетитто, в быту  - Бетико, в честь героя популярного тогда длинного и очень  мыльного сериала. Кот признавал только хозяйку, возлежал  на верхних полках кухонных шкафов, махал хвостом и свысока наблюдал за нашей суетой.  Он нас презирал. Ела эта сволочь  только сырую телятину, мякоть. Мама, поехавшая на Сахалин за самой высокой в СССР пенсией в 132 рубля,  доктор с  почти сорокалетним стажем, жила на гроши, потому что наконец-то всё рухнуло.  Она вернулась,и это случилось, как занавес за ней закрылся. Я летала в Москву её встречать. На радостях мы набрали в магазине кучу одежды. На кассе  у нас попросили паспорт с московской пропиской. Вещи пришлось вернуть, мы перенесли плевок в лицо стойко, и пошли в театр.  Вечное важнее.

Пенсионеркой мама была адекватной, за Союзом не тужила, ходила на дачу и вместо помидоров выращивала цветы.  Дача буяла с ранней весны до поздней осени, радуя глаз  и душу. Ещё на даче было много абрикос, яблок и вишен. Мой  старший сын Роман Бетика не любил из-за его некоммуникабельности. Кот нас всех упорно игнорировал, в руки не давался и царапался.  Тогда Роман решил его наказать и запер на балконе, а вот выпустить забыл и ушёл. Кот страшно выл на всю округу и, не щадя себя, бился в стекло. Мама  рассердилась  и забрала у нас ключи  от своей квартиры. Чтобы загладить вину,  Роман привёз  из Словакии дефицитные тогда мясные котячие консервы. Паршивец понюхал, одарил нас выразительным котячим взглядом и ушёл смотреть сериал про своего тёзку. После маминой смерти кот так нас и не признал, ходил хмурый и скоро умер. Мы остались без домашних животных. Ненадолго.

Утро

Люблю утро, когда можно просто полежать, потянуться, выпить кофе, который тебе принесут ( спасибо мужу). Ещё тихо, не жужжат пилы, не громыхает грузовик с дровами, только слышно, как точит косу сосед и о чём-то переговариваются птицы. Солнечные лучи заглянули в комнату, по-хозяйски обшарили углы, залезли на потолок. Горы и воздух за окном в утренней прохладной дымке, значит, день будет погожий, радостный. Жаворонок Чепинога уже настрочил утренний пост про колготки , взамен получил букет комплиментов от поклонников. Даже не верится, что где-то у нас дома и стреляют. Всё пора включать мозги и вставать.. Потянусь и пожелаю всем доброго утра.

Летели гуси

Ночью летели  гуси. Их не было видно. Клокотанье шло с тёмного неба, доходило до земли. С неё отзывались лаем  земные псы. Что они знают о полёте?  Утром их спустят с цепей, псы пойдут рыскать по чужим дворам в поисках пищи.

 Гуси летели, ориентиром им были яркие весенние звёзды. Они мерцали. Гуси устали, путь их долгий, цель близка.  Скоро, скоро птицы достигнут родных мест, где всё знакомо и близко. Дома они высидят птенцов, научат их летать, а потом… Что потом? Сейчас. И небо звучало мажором. Музыка падала с неба весенним, радостным дождём прозрения. Земля отвечала, выпуская молодой сок. Пахло. Пока не сильно, запах предчувствия. Ещё недолго. Всё грянет, оживёт, полезет, зазвучит, а пока только гуси. Они летят на родину. Крики надежды исходят с неба. Наверное, их много, в темноте не видно, как не видишь свою сокровенную мечту, забыл или не понял, а всё маешься и думаешь, что поймал свою жар-птицу. А это не она.  Это совсем не то. Может, никогда и не поймешь.

И так хорошо, как бывает только в домике детства, когда время бесконечно тянется и вечно. Ты занят папой, мамой, майскими жуками, они щекочут сжатый кулачок. Ещё все молоды, ни у кого нет морщин, никто не ушёл, все живы. Смерти нет и не будет. Никто никогда не умрёт, потому что ты их любишь и хранишь в своих детских снах. Там тоже летают. Над узким пассажем родного города, над покрытой мхом крышей детской библиотеки. Только бы не запутаться в проводах, но путаешься. От обиды и горя просыпаешься. Как страшно и темно. Ночь.

Гусям не страшно. Они летят в кромешной тьме, может, из последних сил и радостно клекочут. А вот осенью, обратно на чужбину…Долго, не отрывисто, на выдохе, прощаясь.

И когда пришла она, смерть родного человека, ты вдруг в лесу кричишь изо всех сил, на выдохе, громко. Крик изливается, поднимается к верхушкам деревьев, уходит, растворяется в воздухе. Ты теперь один, как на передовой, за тобой только следующие поколения. Впереди больше никого, они ушли. И если те, кто после тебя не понимают, ничего: молчишь и терпишь, так надо. Ты единственный кто всегда с ними, потому что остался один и первый, хранишь память и очаг, пусть в мыслях, достаточно, потому что их любиш

Женская логика

На прошлой неделе приезжал сын, привёз по моей просьбе муку, но целый мешок. Так по-мужски, на плечо, а потом бух, на кафель веранды. Типа, на мать, ешь, зимуй и знай, какой я отличный у тебя сын.  Масштаб. Я, конечно, умилилась. Знаки внимания сыновей нам очень важны и очень нужны. Но тут, незадача. 50 кг на веранде – факт, кг 20 – на поди, то есть чердаке, в бочке. Блин, хорошо, но много.  Долго будет лежать – прогоркнет.  Жалко. Ценный стратегический продукт.

 Мысль эта была косвенной, но не покидала. Конкретно я думала совсем о другом. Главная  – тяжёлая непреходящая, жужжащая, звенящая, и для всех единая, это понятно. Беда у нас, как о ней не думать.  Потом я прорабатывала схемы поездки с Мидянкой на фестиваль МЕРИДИАН ЧЕРНОВЦЫ. Хороший фестиваль, народ собирается замечательный. Ещё раз увидеть  Сергея Жадана,  Марка Белорусца. Быть рядом, в процессе, вкушать фуршет, слушать, радоваться. Сорвалось по банальной бытовой причине. За кормление кролей соседка  снизу попросила 150, я давала -100 гр . Не сошлись в цене и любви к искусству.  И так всегда обламывается высокое. Потом я думала  о том, что никак не завезут землю на участок, о рыбнике,  о помыть, вынести, полить, процедить, вскипятить, погладить, накормить.

Мука. Мысль о ней закопалось где-то на задворках, но всплывала периодически. Иногда в голове жили сразу несколько дум одновременно. Одна поверх другой, как коржи в «наполеоне».  Я их пыталась там виртуально распихать по полочкам, уложить и наблюдать красоту гармоничного  сосуществования моих  приватных дум.

Сначала я намеревалась  испечь пирожки  и продать в школе. Попробовать. Настоящие, как у бабушки, на дрожжевом тесте, чтобы поднимались несколько раз. Школа далеко,  идти через мост, по лужам, камням. Пирожки остынут, хлопот много и без них.  Идея хороша, но трудоёмка и суетна. Ночью я полезла в интернет. Смотрела электрические итальянские лапшерезки и тестомесочные машинки, в которых  изогнутая изящная нога размешивает тесто в красивой колбе. Потом на ютубе дядечка в еврейской шапочке на макушке вкусно показывал, как это всё работает и творил спагетти.  Дорого купить, но так прекрасно. А если поехать в Италию там дешевле. Хочу всегда в Венецию, но зимой. Когда-то, сто лет назад, прочитала про  любовь в этом городе среди дождей и туманов. Кто написал рассказ, не знаю, но запомнила, потому что всё в нём было замечательно. К тому же – поглазеть, увидеть, прочувствовать. К тому же – итальянцы, говорят, как журчит горная река,  чёрные, как тараканы, темпераментные. Стоп. Это уже поздно, но идея есть и надо воплощать. Помню, бабушка не пускала меня в Питер, тогда  Ленинград.  Говорила, что я – марнотратка, только деньги развезу. Ну, никак. Пообещала ей привезти красивые эмалированные кастрюли. Сработало.  Словом, хочу в Италию за лапшерезкой.  Мешок муки использовать надо.

Уранополис, Греция

Райский уголок земли, рядом монастыри Нового Афона. Женщины могут увидеть их с корабля и только,мужчинам доступ открыт. Тишина, покой, Даже не верится, что где-то там, идёт война и брат убивает брата.

Про сало

Купила сало, настоящее, ещё тёплое. Просили 25, уступили за 22. Обычно не торгуюсь, но тут вырвалась нота протеста..В общем, строго так сказала и дама сразу сдалась. Сало из утренне убиённой свиньи привезли в огромном баняке. Раньше такие кастрюли в столовках водились. Кастрюля на плите, а перед ней тётя Маша с поварёшкой. Обязательно необъятная, как наша бывшая родина.Гиблый соцарт, почему-то ностальгический. Варево там дымилось не всегда съедобное, но монументальность поражала. Сало шевелится, ещё помнит, что было деликатной свиньёй, воспитанной на молоке. Вообще-то мне не до сала, с утра собралась в Нересницкий банк. Он у нас за три села по бездорожью только один и то Коломойского. Сначала я злилась на узурпацию власти, но теперь люблю Коломойского и его банк. Очень. Вернулась к обеду. Света нет. Сало предоставлено само себе. обмотано в простыни, На улице 30 градусов в тени. Солю, топлю, кручу банки. Запах у натур продукта вкусный, но недолго. Потом душит, как будто надел полеэтилен, нанюхался до одури. Свет для оптимизации действия отключали трижды. Колдовала с фонариком у плиты, провонялась даже изнутри. Потом разразился ливень, пошлёпали по мокрой траве спасать питят. Курица их спрятала под себя. Укутали, укрыли. Крольчиха родила шестерых, но оказалась непорядочной матерью. Детей разбросала по клетке. У клетке уже на чеку соседская кошка, которую, наверное, не кормят, плотоядно смотрит на крольчат, облизывается. Подсунули приплод другой роженице, но не просто так. Собрали пух, обернули в него живые комочки, дали пропитаться запахом, иначе не примет. Завтра будет известен результат эксперимента, может, выживут. И снова сало. Почти 40 кг - не шутка. Вот управилась, заскучала по Чепиноге, как он там? Как обычно. Абсурдист абсурдствует. Прочитала про Юлю, мой похожий на ржанье смех, разорвал ночь на куски. я не жаворонок, ещё посижу, запах развею

Vitalii Chepynoga

.Юля Тимошенко здала кров для Нацгвардії! Всьо! Капєц терорістам! Половина їх уже покусана... Вони ходять такі з розставленими руками, як ото в кіні, і шатаються з сторони в сторону...А-а-аааа! А ще в їх ростуть коси в виді круга в самих неудобних місцях...
Ничего личного, просто прикольно, почти фольк.

Ивана Купала

 

День томной жары, разомлели коты и кролики, развалились в вальяжных позах, замерли, лениво дремлют, посапывают. Куры окопались в песке, возлежат, заломили крылья, смешно раскидали лапки, не бульонные, настоящие, ярко-жёлтые. Стражи петухи бдят, усердствуют, обходят своё сонное  царство, чему-то возмущаются, громко, пронзительно. Крики их ломают кисельный, плотный воздух. Ненадолго. Он снова смыкается, в вязкую невидимую горячую плотность, хоть ножом режь. В банно-жаркий полумрак сарая куры заходят по очереди. Они задумчиво садятся на насесты, как на стулья, долго думают о чём-то непостижимо-курином, потом стремительно вскакивают,  возвращаются в тень, оставляя метки - тёплые округло солнечные яйца. На камнях у ручья змея сбросила свою шкуру и исчезла в воде, как растворилась. Может, из неё родилось сказочное существо, какая-нибудь – царевна Марья. Пропустили, не заметили.

Кульминация лета, светило в центре небесного купола, в наивысшей точке, палит, одаривает землю благодатным теплом. Волшебные дни,  живое одухотворяется, наполняется загадочной силой. Ивана Купала, рождество Иоанна Крестителя, Предтечи. Он говорил о покаянии и нравственном очищении, приготовил людей к принятию Спасителя и умер мученической смертью. Интрига Ирод Антипа- Иродиада - Соломея, голова Крестителя в награду за танец, библейский сюжет, очаровавший Оскара Уальда, Гюстава Флобера, Рихарда Штрауса гибельной страстью. Вечное притяжение мужского и женского. Исток жизни,  хороводы над рекой у костров, под мерцание звёзд, среди ночного благоухания трав, венки по реке, просьбы о суженом, шёпот губ, слияние в поцелуе.

Поверья гласят: в эту ночь деревья оживают и двигаются по лесу, птицы, животные, растения разговаривают. Интересно, о чём хотят рассказать мне пичужки под крышей веранды? О счастье полёта в горячем небе, благодати небесной бездонной лазури, птичьей короткой любви, родном гнезде?

В старину на Купала очищались огнём и водой. Женщины вставали чуть свет, волочили по траве полотно, пока оно не отяжелеет от росы, потом ткань отжимали, собранной водой умывались. Купались в водоёмах на заре, прыгали через костры. Считалось, что в этот день Иоанн Креститель освятил воду и прогнал из неё все злые силы. На Купала собирали травы,  делали из них обереги.  Верили, что нарванная в купальскую ночь трава иван-да- марья, могла говорить человеческим голосом. Полынью окуривали хлев, чтобы животные не болели, приносили приплод. На подоконник клали крапиву, дабы уберечь дом от лихих людей. Несомненно, Купала – праздник молодых. Хороводы, песни, купанья, венки по воде, извечный поиск милого, суженого. Тайна разрыв-травы, от её прикосновения разлетается любой металл. Добывали её тяжко, косили пустырь пока не сломается лезвие косы. Скошенное, пускали по воде, то, что плыло против течения, считалось разрыв-травой.

Пусть в этот день смельчаки добудут магические травы, пусть сгинет, превратится в прах броня танков наших врагов и вся наша единая страна Украина омоется живительной росой, заживёт обновлённой праведной счастливой жизнью. Да принесёт Ивана Купала мир и счастье нашей державе.

День

День удался. Было жарко и солнечно. Иван, местный великан здоровяк жаловался мне на сельском базаре. Наш поп сепаратист омрачает патриотов и оболванивает паству. Хорошо."Крымнаш" - это вчера. Сегодня - наш президент. Выпили за его здоровье вина, но почему-то снова вернулись к пресловутому попу. Ругали Московское православие, которое себе думает, что на чужой земле вечно. "Какая наглость," - кричала я, разогретая лишним вином. Пролился дождь, освежил землю, душу и мысли. Понесли с базара сумки. Пошли смотреть президента.Событие. К тому же он ещё и дедом стал. Неплохой улов для одного дня. Пришли гости. Львовский художник, расписывающий нашу церковь, нанёс визит с женой и детьми. Замечательная пара. Теперь мы знаем, что по крайней мере внутри храм не испортят. Семилетняя Даринка попросила Петра почитать стихи. Мидянка был серьёзен, к просьбе ребёнка отнёсся уважительно. Читал из книги, надев очки. Девочке понравилось. Опустились сумерки, упала роса. В мокрой траве зазвенели сверчки. В лужах собрались на вечерние посиделки лягушки, заохали, заклокотали. Завтра Свята Неділя или Троица. Большой христианский праздник. С праздником всех.

Утро

Сегодня у нас всех важный день. Страна приветствует нового президента. Мы верим, что всё изменится к лучшему. Донбасс, будь с нами. Мои братья, племянницы, не сердитесь. Нам нечего делить, мы большая дружная семья. мы - разные, но такие похожие, где-то там, давно-давно переплелись наши судьбы. Это наша страна, прекрасная, мудрая, любимая и никакие пустые слова и действия её у нас не отнимут. Верьте, когда-то мы соберёмся в вашем  саду за большим накрытым столом, под замечательными яблонями, выпьем за детей, внуков, помянём близких, которые лежат в луганской земле. Жить прекрасная штуковина, баба  Зина, в свои 93 знает это лучше нас, спросите дорогие луганчане у неё.