Телефонная книга

Телефонная книга

У меня в телефонных контактах есть запись: ЛЕНА ЛИРА. Буквы сложились в плавный перелив звуков, некую чуть суженную продолговатость,  щекочущее колебание воздуха, вкрадчивый на ушко шёпот. Другая ЛЕНА обозначена и звучит совсем не так: ЛЕНА МОЛОКО. Здесь явная неромантическая без абстракций конкретика. Когда я звоню Лене, которая не ЛИРА, то сразу задаю вопрос в лоб: «…Молочный магазин?» Другая Лена живёт по нашей улице, у неё мы покупаем молочные продукты. У Лены молочницы круглое, белое, как у полного зимнего месяца, лицо, копна густых коротко стриженных вьющихся медных волос, красоту которых она недооценивает и прячет, закрашивая свою яркость сдержанными красками. Но о ней в другой раз.

ЛЕНА ЛИРА тоже конкретика, под таким названием существует её, Лены, издательство, но если, как велит Козьма Прутков, зреть в корень, то сама она, из плоти и крови, телефонному словосочетанию соответствует, потому что напоминает изысканный музыкальный инструмент. Если бы у меня была своя собственная фирма и я, конечно, чисто интуитивно, совместила на уровне глубокого неосознанного её название и свой образ, то получилось бы, господи, боже мой, что же получилось…КОНТРАБАС. Написала и написанному удивилась. Мощно звучит, но как-то неприлично. Контрабас и лира – разительный  контраст.

Когда у меня случилась книга, кто-то предложил обратиться в это издательство, но с визитом я медлила, всё откладывала, не спешила. Причины явные отсутствовали, но была одна несущественная для мужчины, но важная для женщины. Ей, то есть мне, женщине, трудно объяснить. Главной причиной может быть: не нравится или просто не хочу. Мужчине невозможно постичь подобное объяснение. В лучшем случае он растеряется, в худшем – впадёт в гнев. Наверное, терпят они нас, потому что не могут понять, тем более воспрепятствовать такой логике. Сама я тоже поначалу не могла сформулировать причину, но вот сейчас, когда всё благополучно разрешилось и осталось в прошлом, поняла. Не нравилось мне, что ЛИРА расположилась с тыльной стороны бывшего кинотеатра КОМСОМОЛЕЦ, который ужгородцы тотально не любили и посещали плохо. Построенный по типовому проекту, бездыханный, безликий и неуютный, таких кинотеатров по всей бывшей стране понатыкано достаточно, он напоминал больше казарму. Точно такая  история приключилась с драмтеатром. Строился тяжело и долго, а когда воплотился… Кому захочется идти в театр, напоминающий танк без пушки, кажется, что он случайно, но, увы, навечно, застрял на набережной и терзает взгляд своим убогим серо-тоталитарным неуклюжим увечьем. На Театральной в  кукольный – с удовольствием, в этот – не приведи господь и только под дулом отсутствующего орудия.

Даже самый кассовый фильм, которым измученные прокатчики насыщали бесплодное чрево кинотеатра, с трудом оправдывал надежды. А вот МОСКВА, этот кинотеатр исчез и навсегда стёрт с карты города в перестроечные годы, совсем другое дело. Он находился в самом сердце нынешней улицы Волошина, народ его любил и валил с восторгом на любой фильм без разбора. До МОСКВЫ он назывался РУТЕНИЯ и построили его предприимчивые чехи.

Кинотеатр – культовое место ужгородцев, был их Меккой, храмом, отдушиной и единственный местом культурного времяпровождения. Над модными тогда индийскими фильмами переполненный зал дружно рыдал навзрыд, густо наполняя ещё не исчезнувшие из продажи батистовые носовые платки, слезами и сопровождающим их лёгким насморком. Около касс выстраивались очереди, билеты расходились, как домашние пирожки, как в средневековье индульгенции, кассирш ублажали шоколадом, лучшие парикмахеры заводили с ними дружбу, врачи приглашали на приёмы, сулили осмотры вне очереди.

Моя никогда не работавшая бабушка после сорока вспомнила о пенсии и, наконец, решила трудоустроиться. Её взяли кассиром в кинотеатр МОСКВА, где она служила, по меньшей мере, два десятилетия. Тётю Катю знали все: от профессора до уборщицы. Потом, когда бабушка стала плохо видеть, её перевели на контроль, где она стояла за конструкцией,  напоминающей кафедру, и отрывала корешки билетов. На посту она напоминала статую: высокая, статная, с неизменной копной русых волос, затянутых в плотный узел на затылке. Она легко управлялась со стайками ромов-подростков, норовивших прорваться в зал без билетов, не пускала подвыпивших мужчин, покровительствовала неудачникам, пытающимся скрасить жизнь походом в кино.

 Она была важным человеком, носила в маленькой, пузатой, цвета охры сумочке стопки синих с печатями билетов. Сумочка, баул в миниатюре, застёгивалась на изящную защёлку, в которую продевался длинный язычок с петлёй на конце. Эта сумочка и сейчас хранится на чердаке в одном из старых шкафов. Я сложила в неё китайские цветные нитки мулине, которыми бабушка виртуозно вышивала гладью дивные букеты из роз, георгин и хризантем. Нитки, аккуратно собранные на фабрике в жгуты и перевязанные бумажными цветными полосками до сих пор не выцвели, хотя хранятся в доме лет сорок. Несколько оттенков зелёного, жёлтого, красного -  настоящий луг. Рука не поднимается их выкинуть.

  Бабушкина флористика была особенной. Цветы она вышивала крупные, стебли и листья переплетались, иногда букеты укладывались в корзинки. Узор получался выпуклый, живой. Её работы больше напоминали полотна, написанные маслом. Цветы в них вели себя естественно, дышали. Нитки их, как часто бывает, не умертвляли, букеты так и рвались с льняного полотна наружу, их нахальный задор и сила покоряли не только меня. Когда бабушка совсем состарилась и стала доверчивой, как ребёнок, из дома начали исчезать вышитые портьеры, скатерти. Мы с матерью сберегли мизер. Две её вышивки, букеты на чёрном фоне, взяты в рамы и теперь со мной в Луге.

Но вернёмся в кинотеатр. Это был маленький дворец с фойе, переходами, тяжёлыми занавесями, двойными и одинарными дверьми, площадками, лестницами, своими запахами и звуками. В нём был уютный буфет, отделённый от фойе невысокой перегородкой, вдоль которой стояли обтянутые красным дерматином скамейки. Буфет как будто  прятался за колоннами, зритель попадал в него, поднимаясь по ступенькам на площадку, сворачивал влево, спускался, нырял за колонну и только тогда оказывался в нужном месте.

Я всегда почему-то опаздывала, летела по ступенькам на балкон, осторожно открывала неподатливую дверь. Мне нравилось сидеть в ложе, висеть, как в ласточкином гнезде над залом, трогать прохладную округлость перил, тереть ладонью жёсткий бархат.

Фильм заканчивался, двери распахивались, ручеёк зрителей ещё немного держался, потом плавно вливался во всегда шумный пассаж. Не сразу. Они ещё отличались от обычных прохожих, их держали вместе эфемерное  единство, вздох впечатления, счастья, негодования, разочарования, общность сопереживания, одна экранная судьба, прожитая под одной крышей, миг длиной в неполных два часа. То, что они только что увидели, не позволяло так просто раствориться в толпе. Они, сами того не подозревая, медлили и не хотели быстрого возвращения к себе. Мужчины закуривали, молчали, Женщины брали их под руки, чтобы с новым знанием вот так вместе, рука об руку, нырнуть в их собственную жизнь. Минута и поток делился. Одна его часть шла на Театральную площадь, чтобы пересечь пешеходный мост, другая – возвращалась на Волошина, в старый город. Увы, нет больше плохого и хорошего кинотеатра. Акцент перемещён, другие поколения осваивают новую реальность. У них иные знаковые места и иные воспоминания. Так было и будет.

Моя женская логика подсказывает, что пора круто повернуть к записям в моём мобильнике, где есть номер, обозначенный двумя словами ЛЕНА ЛИРА. Как хорошо, что в её издательство я попала со стороны набережной, постояла на мосту праздно, повернувшись спиной к прохожим, поглазела на чаек. Зато теперь у меня есть издательство и хрупкая женщина, которая, несмотря на занятость, поговорит со мной ни о чём и обо всём, и мы обе будем рады встрече. Из окон её кабинета не виден бывший кинотеатр Комсомолец, в них проникает спокойный ровный свет, сулящий откровения и радость.

P.S. Этот рассказ я посвящая Людмиле Корж. Почему ей? Да вот так мы женщины устроены, не понять, как не понять повороты судьбы и многое, что с нами случается, но она, Людмила, думаю, знает почему.